— Боятся, сволочи, — тихо сказал Иван, наблюдая за ними.

— А ты бы не побоялся? — ответил я. — Они же всех по себе меряют, вот и ждут кипиша каждую секунду.

— А Вы, Петр Николаевич, часом не сидели? — вдруг спросил лейтенант. — А то словечки у вас такие, знаете, особенные, время от времени возникают.

— Сидеть не сидел, — ответил я как можно спокойнее, ругая себя при этом последними словами за то, что не слежу за языком, — а с сидельцами по работе часто приходилось общаться, вот и нахватался.

— Ладно, потом поговорим, подходят, — кивнул я на парламентеров — рядового с совсем не арийской, славянской рожей и обер-лейтенанта, высокого, прямого как палка, с неприятным на вид хрящеватым носом, у которого на погонах виднелось по одинокой четырехугольной звездочке. Обер-лейтенант шагал как на параде, взбивая пыль сапогами, а рядовой, не поспевая за ним, время от времени срывался на бег, догоняя своего спутника.

Мы перешли реку, сошли с пригорка и остановились в каких-то пяти шагах друг от друга. Так близко живых вражин в этот раз я видел впервые — убитый мной летчик был далеко, лицо его я не разглядел. Убил и убил. А этих разглядываю внимательно…

Первым заговорил обер-лейтенант. Он быстро шпрехал по-немецки — я его еле успевал понимать. Рядовой — же был при нем переводчиком — точно не немец, нос картошкой, скорее всего местный какой-то. По-русски он говорил с акцентом, только вот каким, и не поймешь даже.

Ну, поначалу он представил себя и спутника, я их собачьи фамилии и запоминать не стал, нечего лишним голову засорять. А потом запел про непобедимую германскую армию и трехразовое питание с теплым сортиром и соткой шнапса на ужин. “Бей жида-политрука…” — знаем, слышали.

Наконец, дело дошло до дела. Переговорщики запросили допустить на поле боя похоронную команду, чтобы, значится, забрать трупы камарадов.

— Что, фон Клейст за порученца своего с вас спросит? — поинтересовался я

Лицо переводчика сморщилось, обер-лейтенант тоже приуныл.

— Поймите, — начал вещать офицер. — Я ничего не имею против славян. Пусть каждый занимается тем, что ему свойственно. Если ваша нация умеет хорошо выращивать хлеб и петь грустные песни…

Ваня повернулся ко мне, посмотрел дикими глазами.

— Они это серьезно??

— Ага, послушай дальше.

—…то пусть, они этим занимаются, предоставим нам, немцам, решать судьбу Европы…

— Нахер.

— Что, простите? — переводчик вопросительно на меня посмотрел

— Идите нахер. С песней. Можете грустной, можете веселой.

Ваня засмеялся, рядовой начал долго переводить, пытаясь и смысл донести, и начальника не обидеть.

— Да что ты телишься, не знаешь как сказать? — решил я выручить горе-переводчика. — Fick Dich, Herr Oberleutnant! — и повторил для задумчивых: — Fick Dich!

— Мы даем вам один час подумать — лицо лейтенанта помертвело — Потом уничтожим. Как диких собак.

Он механически развернулся и пошел прочь.

— Час это окончательный срок, — добавил рядовой и побежал догонять своего начальника, еще четче прежнего печатавшего шаг по украинской пыли.

Я плюнул под ноги — это еще вопрос, кто кого тут уничтожит как собак — и мы тоже пошли к своим. По дороге я глянул кусты у берега. Да, тут тоже было месиво — сразу несколько обезображенных, изувеченных трупов немцев. Разведка нарвалась на растяжки и они сработали как надо.

На берегу Ваня позеленел и его чуть опять не вырвало.

— Как же мне хотелось эти хари прямо там, на месте положить, Петр Николаевич, — сказал он, умываясь. — Думал, не выдержу. Ишь ты, питание три раза в день, — очень похоже передразнил он переводчика.

— Ладно, хватит лирики, — оборвал его я. — Злее будешь. Через час нас начнут атаковать. Коль скоро ты встал на ноги, в танке я могу не уместиться. Поэтому предлагаю следующее: ты мне отдай Оганесяна. Он там внутри танка все равно не нужен, и мы с ним занимаем позицию на берегу у пулеметов. Вдруг вас прикрывать придется. Да и с тылу присмотрим, опять же.

В лесочке за нами послышался гул мотора, мы схватились за оружие.

Глава 6

Как раз к этому моменту мехвод показал почти хорошие навыки землекопа и заканчивал рытье окопа, в которой должен был оборудовать пулеметную позицию. Поначалу фантазия армянского воина работала в том направлении, что можно спрятаться за холмиком и нас там никто не достанет, но обещание дать ему возможность вырыть еще один окоп полного профиля направило его на истинный путь. Пожалуй, немного потренировать, и можно даже отдать парня в саперы.

Мысль о копании земли силами отдельно взятого танкиста промелькнула и исчезла. Звук мотора мог значить что угодно — в теперешней неразберихе наши и немцы перемешались в слоеный пирог и ожидать можно было всего. Лучше готовится к худшему, так что я, рявкнув на прислушивающегося к новым звукам, а потому бросившего копать, Оганесяна, начал на скорую руку разворачивать немецкий пулемет.

Через пару минут из-за холмика на нашем берегу выехало пыхтящее и гудящее чудо под названием БА-10. Так себе бронеавтомобиль, из пулемета я из него быстренько решето сделаю. Еще и в старых моделях бензобак почти не защищен, так что сначала прибьют, а потом зажарят. Если это немцы на трофее катаются, то тут и останутся, мне даже помощь ничья не понадобится. У него, конечно, и свои два пулемета имеются, но я-то его вижу, а он меня — нет.

Бронеавтомобиль допыхтел почти до брода, остановился метрах в ста. Мне стрелять не совсем удобно, но ничего, надо будет, достану.

Гостей заметил не только я, но и танкисты, я махнул им рукой и, пока БА-10 останавливался, лейтенант Ваня последним нырнул в башню и задраил за собой люк.

Однако, еще через минуту стало понятно, что тревога как раз ложная: на божий свет вылез краском. Звание мне в бинокль видно не было: нарукавный шеврон на таком расстоянии слился в желто-красное пятно, не понять, капитан или майор. Выпрыгнувшие за ним двое подчиненных встали рядом, ожидая команды.

— Наши, — прошептал сзади Оганесян. — Наши же!

— Не понял, — похоронил я восторг подчиненного, — когда я давал команду «Прекратить копать»?

Лопата позади меня начала вгрызаться в почву почаще, а сопровождавшее ее обиженное пыхтение Оганесяна стало намного громче.

Оценив пейзаж, украшенный немецкой техникой в разной степени разрушения, главный что-то сказал подчиненным, один из них полез внутрь бронеавтомобиля, тут же вернулся и подал начальнику бинокль. На этом телодвижения возле БА-10 не закончились. Тот, который подал бинокль, снова скрылся внутри и вернулся наружу только через несколько минут, что-то сказав своему командиру. Тот оторвался от бинокля и начал смотреть в ту сторону, откуда приехал сам. Зачем большой начальник смотрит на дорогу? Понятно зачем, ждёт ещё большего начальника.

Похоже, тут не только шпалы ожидаются, но и звезды*. Большое начальство, это, братцы, всё что угодно — от награды до расстрела. И что примечательно, за одно и то же.

* Шпалы в петлицах были у старшего командного состава, от капитана до полковника, звезды — у высшего командного — от генерал-майора и выше.

Ожидание длилось недолго. Сначала командир танка усмотрел-таки, что приехали свои и выбрался наружу. Тут же появился и второй БА-10. Лихо затормозив рядом с первым, бронеавтомобиль выпустил из своего нутра высокого, широкоплечего дядьку, моих лет примерно. Лицо у начальника было открытое и доброе. Ну, в бинокль так показалось. Ошибся только я маленько. Не звезды к нам пожаловали, ромбы**. А это, братцы, как бы не хуже.

** Ромбы в петлицах — у высшего начальствующего военно-политического состава, от бригадного комиссара до армейского комиссара 1-го ранга.

Если с генералом еще есть надежда, что он разберется, то эти…

А вот лейтенант, похоже, этого комиссара знает, и знает хорошо: ишь, лыбится как. Что же, если знакомец — уже неплохо. Ваня спрыгнул с танка и порысил к броневикам, чтобы не заставлять ждать начальство, подошел, чуть неровно, но молодцевато, как и положено перед большим начальством, доложился. Потом подробнее рассказал, показывая на окрестности. Ну, и в мою сторону тоже показал, а потом и помахал рукой, дескать, давай сюда, пред ясны очи.